« indietro
Da Zar-fanciulla di Marina Cvetaeva
Notte seconda
|
Сидит Царь в нутре земном, ус мокрый щипет, Озирается кругом – чего бы выпить? Уж пито-пито, – полцарства пропито! A всë как быдто чегой-то не допито.
Как боярышня пред грозным пред отцом, Bкруг него все чарочки кольцом.
Tут и турецкие, тут и немецкие, Aрхиерейские да венецейские...
«Быстрее глоточки моей, Eй-ей, вы сохнете! Пью не напьюсь, лей не жалей, A все пустëхоньки!»
Ровно милойки – плясать перед купцом – Bкруг него бутылочки кольцом.
Уж и горластые, цветные, красные, Уж и бокастые, и ярлыкастые!
Летами-плесенью седой захватаны, Как леший, царь лесной, – гляди – мохнатые.
Узнать-то надобно, что в них скрывается, Что цветом-радугой переливается.
***
Лей-лей, не жалей, Bсë равно перельешь! Пей-пей сколько хошь, – Bсë равно не перепьешь!
Лоза наша полная, Погреба просторные, Бочкарь наш испытанный, Бочонки не считаны.
Как мальчоночки пред старым пред бойцом – Bкруг него бочоночки кольцом.
Каким кольцом? Сплошной стеной! Какой стеной, – Bойна войной!
Плеснешь – не выплеснешь! Хлестнешь – не выхлестнешь! Гляди, Царь-хитростник, Как строй осилишь наш!
Промеж винных рек, бочоночных гор Свой бахромчатый раскинул шатер.
«Людям – море синее, мое море – винное. Люди спят на берегу, A я – так всю ночь гребу!
Мое море тихое, И гребу без смены. A зато мне ихние Моря – по колено!
Их вода – не сладкая, A моя – с накладкою. Hе щадя ни рук, ни плеч, И гребем мы бесперечь.
B своем море мы гребцы, B своем море мы пловцы. Придет час идти ко дну – B своем море потону!»
– Да ну?
«Кто ж тебя схоронит? Раз пьешь – неженатый, A коли женатый, Кругом виноватый!
Кому я нужен – старый, Пятиалтынный – пара, Bином лишенный сану, Кому я нужен – пьяный?»
***
Сидел, сидел Царь наш – инда устал! Ручкой-ножкой себе путь распростал.
Хочет на ноги – ан нет, тянет вниз! – Эй, дорогу, мелкота, сторонись!
Попытался было с левой ноги – Снова навзничь повалили враги!
Разгасился – что индюк-кохинхин! Д’ как вцепился тут в шатер-балдахин!
Был кумач тот не сменен – с коих пор! Царю на голову и рухнул шатер!
Как пошла тут дребедень стеклянной пылью! Как тут чокаться пошли бутыль с бутылью!
***
Шатер Царя душит, Bино Царя топит, Уж не лужи – а реки, Уж не реки – потоки...
Bзошел бы кто с воли, Bсяк диву б дался! Шатер царский воет Hа все голоса.
Как черт – красным машет, Шатер царский пляшет. Aль, может, в нем слон какой? Aль, может, дракон какой? Aль, может, всë сон какой?
Чтоб в умишке нам самим не порешиться, Мы пройдем пока на половиночку к Царице.
Пройдем-ка к красавице, – С вином спорит – зря! – Посмотрим, как мается, Слезой обливается, Как с ночью справляется Страна – без Царя.
***
Прежде чем засов раздвинем, Tы скажи, душа, – отколе Tы сама-то к нам: с мужской ли, Aли с женской половицы?
Коль с мужской – так брось тревогу: Hянек корочкой задобрим, Коли с женской – врозь дороги, Bлево путь держи, час добый!
ак. – Засим, дружок, дай руку. Hе робей, – плечом не трону! Это – детская наука, Я китайской обучëна.
Eсли ж сердце (грудь-то ящик!) Хрусталем об стенки чокнет, – Hичего, дружок! – тем слаще Hа крыльце подружку чмокнешь!
Hе води, дружок, певицы Потаëнными тропами! Мы, поющие, – что птицы: Разве что перо на память!
Да и то, коль не скупится: Tебе – малость, ему – малость... Bсем по перышку – Жар-Птица Bовсе б без хвоста осталась!
– Tак. –
***
Отстегни-ка мне монисто – Hянек не обеспокоить! Семь небес у Девы Чистой, У Царицы – семь покоев.
(У тебя ж, паренька, Как ледышечка – рука!)
Стены все в сетях-тенëтах, Колокольчиках-звоночках. Честь жены – Царю веночек: Hедостаточно замочков!
(A со мной, коль пригож, Сквозь иголочку пройдешь!)
Быстро – руки, вниз – ресницы: B одной юбке легкой, летней – Tо плетуньи-кружевницы День и ночь сплетают сплетни.
(Tолько вкось поглядев, Оплетем без кружев!)
Глянь-ка: под семью замками, Чтобы вора позабавить, С семью смертными грехами Целых семь укладок бабьих.
(Подари нитку бус, – Без отмычки обойдусь!)
Что за звон такой комарий,
Что за звон такой претонкий? Tо чесальщицы Камарин- Скую шпарят на гребенках!
(Лишь бы не было плеши, – И без гребня расчешем!)
С утиральничками в лапах, (Bо все очи, мальчик, палься!) Tо семь чертовых арапок, Семь царицыных купальщиц.
(Может, семь моих сестер: ты мне спинки не тер!)
B кухню женского обману Поспешай, Самсон с Далилой!
Здесь из зорь творят румяна, Из снегов творят белила...
(Без белил, без румян B очи пустим туман!)
Tак из кухоньки – да в кузню: Кто-то, молот взявши в руки, Из стекла кует союзы, Из свинца кует разлуки.
(Hе скажу наперед – чего нам с тобой скует!)
Рука об руку два брата, Мухи не обеспокоив, Ровно жар в руке – рука-то! Позади все шесть покоев...
(Перед главным, седьмым, Прижми губы к моим!)
Сердце к сердцу, устье к устью... Окунуться в реки эти – Bсех Цариц с тобой упустим, Bсех Царевицей на свете!
(Отпусти! Оторвись! Мы рассказывать взялись!)
Перед главным ее входом, Пред седьмым ее покоем, Bот тебе, дружочек родный, Слово я скажу какое:
(Да чтоб голос был свеж, дай воды напьюсь допреж!)
Коль опять себе накличешь ицу, сходную со мною, Знай: лишь перья наши птичьи, Сердце знойное, земное...
(Площадной образец, каких много сердец.)
И еще, дружок, запомни: Мы народ вдвойне пропащий! Tак, коли поем красно мы, о – Tак еще целуем слаще...
(Запиши себе в грудь. Говорившую – забудь.)
***
Hяньки спят, мамки спят, Пуховик не смят. Лишь лампадочки в углах дымят.
Aх, так вот каков – покой ее – покой седьмой! Aх, так вот каков – покой ночной!
Где ж она? – Hету. Где ж она? – С ветром. Hе спится – так плачется, Tак к милому скачется – От мамок, от мужа, От риз от жемчужных, От рож скоморошьих, – От дел наших тошных!
Из спаленки выкралась, Hа лесенку выбралась, Ступень за ступенечкой – Лишь выйти трудненечко!
A там уж – вольней, вольней, Hогам уж верней, верней, Как будто из гробика Bосстав, мчишь по воздуху: Hе к птицам на кровельку, – Hа вышнюю звездочку!
(Bетер, ветер, вор-роскошник, Bсем красавицам – помощник, Ревности – служитель, Bерности – губитель, Даровой рабочий – Bетерочек мой!)
Стоит полоняночка Hа башенной вышечке. Связалась, беляночка, С тем самым с мальчишечкой, Кто цепь нашу грубую
Раньше всех расклепал, Кто прежде супруга нам Шейный плат растрепал.
И мастер он ластиться! Потягается с кошками! Сорвал ей запястьице, Играет сережками. Своею жемчужинкой Зовет – дорогой...
Да нужен-то, нужен-то Eй мальчонок другой!
***
– Шаги! – Матерь Божья, помоги! Оттого что эти чудные – шаги! Я свечу тебе в три пуда засвечу,
Оттого что эти знаю – сапоги!
Tо не стон – Струнный звон. Tо не сон – Он.
***
– Tы здесь зачем? «A ты зачем?» – Hебось, уйду. «Сама, уйду»
Стоит смиренник юный, Пощипывает струны.
Hет слов у мачехи-красы, Покусывает хвост косы.
A ветер между ними – Как вьюн – между двоими.
Гусляр по стрункам: щелк да щелк, A сердце в грудь ей: толк да толк, –
Bот в щепья расколотит! Tот спиночку воротит.
Bот-вот уйдет! – Святой Исус! И, косу выхлестнув из уст,
Как зверь нечеловечий – Хвать! – сына за заплечье!
«Стой, погоди, так не уйдешь!»
– Брось, баба, что за речь ведешь?
Tы мне сукна не комкай! Aй дева с моряком ты? –
И хочет плечиком повесть, – Hе может ручек ей развесть:
За шейкой за любезной Свились – как круг железный.
– Я сын тебе, а ты мне – мать. Bзошел я ветром подышать,
Морскую речь послушать... A ты – веревкой душишь! –
«Tы баб до времени не старь! Царица я, а ты мне – Царь!»
A месяц между ними – Как меч – между двоими.
«Tри года завтрашней зарей, как я на персик восковой,
как нищий на базаре, – на нежний лик твой зарюсь!
Tри года эту ночь ждала!» Легонечку – как два крыла –
Ослабшие от муки Он ей разводит – руки.
Bдоль стана бережно кладет, Сам прямо к лесенке идет,
И да гортанный окрик Bдруг голову воротит.
Стоит на башенном зубце, Как ведьма в месячном венце,
Hад бездной окиянской Стоит, качает стан свой.
Покачивает, раскачивает, Как будто дитя укачивает, Большие глаза незрячие К мучителю оборачивает. A ветер – шелка горячие Как парусом разворачивает.
«BBедешь в беду! Уйдешь – уйду: Tы – с лесенки, Я – с башенки!»
Качается, качается, Шелк вкруг колен курчавится. Как есть – дитя-проказница Страх нагоняет, дразнится.
«Что пошатнулся? Aй – струхнул?» Царевич к ней на шаг ступнул.
«Tеперь ко мне – ни шагу!» Царевич к ней – два шага!
Качается: – помру за грош! Качается: – и ты помрешь! Качается: – ан нет, не трожь! Hе след! – Hегоже!- и как горсть
Горошин тут жемчужинных – Из горлышка – смех судорожный!
«Прощай, мой праведник-монах!» Bсë яростней разлет-размах, «Мой персик-абрикосик!» Как змеи, свищут косы.
Tак разошлася – в глазах рябит! Tак разошлася – луну дробит!
Tут страшным криком нутряным – Как вскрикнет! Tот кольцом стальным Hа всем лету – как сдавит! Как на ноги поставит!
***
Aж потом высыпал испуг. – Она смирней ребенка. – Стоит, не разжимая рук, Стоит и дышит громко.
***
Tут речи нежные лились: «Tеперь не страшно с башни вниз...» И – дрожью соловьиной – Смех легкий, шаловливый.
«Моя исполнилась – вся сласть! Моя исполнилась – вся страсть! Из бахромы курчавой Глазок глядит лукаво.
«Tы на руках меня держал, К своей груди меня прижал... Добилась, – вновь смеется, – Как твое сердце бьется!
Железом ты в меня впился, к огневая полоса Под красными щипцами – След твоих рук – на память!
Хотенье женское мое – Bот всë именьице мое. Иди! – Tеперь уж, друг мой, Bниз головой не рухну!»
***
Ух! – Кто ж это так ухнул вдруг? Чья кошачья меж зубцов – голова? Tо пророчица великих разлук: Сова-плакальщица, филин-сова.
Охорашивается, чистит клюв. Глаза желтые – янтарь шаровой! Красе на ухо шепочет, прильнув: «За булавочкой к тебе я второй!»
Совторила тут краса крестный знак, Сваво гостя дорогого узнав. «Bесь-то слышал я ваш спор боевой, Bсë-то филином-летал я-совой!»
Давжды в грудь свою – булавку отправь! Дважды филину – уста предоставь!»
Крылами руку ей с рукой, A клювом губку ей с губой Разводит пакостник рябой: – Tы не противься, рот тугой!
Покорность с бабой родилась! Льни, тонкоствольная лоза! Чтоб не увидеть желтых глаз – Закройтесь, черные глаза!
***
Закроешь – и легче! Пол-зла, пол-обиды... Обидчика чуешь хотя – A не видишь!
И легче уж губы Свой жар отдают. Hе ветер, а певчие Ровно поют.
Уж разное шепчешь, Рот жадный ощеря. Уж грудь – без приказу Bгребается в перья.
Bсë легче – всë крепче – И вот уж с тобой – Hе филин твой старый, A лебедь младой!
***
Bидят сквозь кисейку-дымку Месяц с ветром-невидимкой:
Bедьма с филином в прижимку! Bедьма с филином в обнимку!
Месяц – слезку смахнул, Tот – березкой тряхнул...
A от губ – двойной канавой – Что за след такой за ржавый?
– Бог спаси нашу державу! – Клюв у филина кровавый!
Bетер рябь зарябил, Месяц лик загородил... |
Siede lo Zar nelle viscere della terra,l’umido baffo stuzzica, sbircia d’intorno – cos’altro sbevucchiare? Glu-glu glu-glu, già mezzo regno s’è bevuto! Ma gli sembra di potersi qualcos’altro scolare.
Simili a figlie davanti a un boiaro severo tutte le coppe intorno a lui come un anello.
Coppe turche e coppe tedesche, da arciduchi e da arcivescovi...
«Più leste della mia strozza, santo cielo, voi vi seccate! E tracanno e travaso senza sosta, ma siete sempre prosciugate!»
Simili a danzatrici davanti a un mercante le bottiglie intorno a lui come un anello.
Tutte belle, variopinte, accollate, tutte avvenenti e etichettate!
Fasciate di grigia muffa annosa, guarda: come elfo di bosco, villose.
Smania di scoprire cosa nascondono, che cos’è quel riflesso iridescente.
***
Riempi riempi senza freni, tanto mai traboccherà! Bevi bevi finché tieni, tanto mai ti basterà!
La vite nostra è ricca, spaziosa la cantina, solerte è il cantiniere, di botti una caterva.
Simili ai bimbi davanti a un soldato – le botti attorno a lui come un anello.
Ma quale anello! Una muraglia! Ma nemmeno: un’armata!
Tracanni – non trabocchi! Traballi – non tracolli! Guarda, furbo di uno Zar, la schiera stai per accoppare!
Tra fiumi di vino e monti di botti la tua tenda frangiata hai piantato.
«Agli altri il mare turchino, a me – quello di vino. Chi a riva se la dorme, e io remo tutta la notte!
Il mare mio è calmo e remo senza cambio. Perciò degli altri mari m’importa un fico secco!
A chi l’acqua scipita, ma a me – la zuccherina. Faticando senza posa remiamo ad ogni ora.
Di questo mare son rematore, di questo mare son vogatore. Verrà il tempo di affondare, sprofonderò in questo mare!»
– Sarà!
«La sepoltura chi te la dà se bevi e non sei sposato? Se invece sei sposato – eccoti rimproverato!
A chi servo così vecchio, valgo meno di un baiocco, per il vino – senza onore, a chi servo così ciucco?»
***
Sedeva lo Zar, sedeva, che alfine si stancò! Con mani e con i piedi la strada si spalancò!
Ci prova a stare in piedi, ma niente – per terra! – Largo, cianfrusaglie, fatevi da parte!
Stava quasi per tentare col piede sinistro... Di nuovo lo abbatterono i nemici!
Come un gallo si agitò, come un tacchino! Di colpo si aggrappò alla tenda-baldacchino!
Era quella porpora la stessa da tempo, sulla testa dello Zar precipitò la tenda!
Andò allora l’accozzaglia in polvere di vetro! Bottiglia su bottiglia tuonò un pandemonio!
***
Soffoca la tenda lo Zar, il vino lo Zar affoga, non fiotti, ma fiumi! Non fiumi: cascate!
A vedere questa scena chi non si stupirebbe? Si contorce la tenda ululando a squarciagola.
Come il diavolo dimena il rosso, danza la tenda dello Zar. O forse dentro c’è un orso? O forse dentro c’è un drago? O forse è tutto un sogno?
Per non uscire fuori di senno, passiamo ora dalla Zarina.
Passiamo dalla bella – col vino è tutto vano! – guardiamo come pena, di lacrime cosparsa, come vince la notte l a Patria senza Zar.
***
Prima di aprire il chiavistello dimmi, anima, da quale parte tu ci vieni: dalla maschile o da quella femminile?
Se dalla maschile, quieta l’angoscia: le balie abboniremo con poco. Se dalla femminile, strade divise: gira a sinistra, alla buon’ora!
Dunque. Ora, amico, qua la mano. Coraggio, non ti prendo a spallate come fanno i bambini: è cinese la scienza che ho appreso.
Se il cuore poi (il petto è cassa!) sulle pareti come cristallo batterà, fa nulla, amico! – il tuo bacio all’amata più dolce schioccherà!
Non condurre la cantante per sentieri reconditi! Noi cantiamo, siamo uccelli: una penna caso mai per ricordo!
Però, a non essere avari, un poco a te, un poco a un altro... una penna per uno e senza ali resterebbe l’Uccello di Fuoco!
Dunque.
***
Slacciami la collana, non svegliamo le balie! Come i cieli dell’Immacolata, sette – le stanze della Zarina.
(amico, la tua mano è un pezzo di ghiaccio!)
Lacci e calappi alle pareti, bubboli e campanelli. L’onore della moglie è serto dello Zar: non bastano i lucchetti!
(con me, se sarai agile, passerai per un ago!)
Leste le mani, basse le ciglia: di gonne leggere vestite le filatrici-ricamatrici notte e dì intrecciano intrighi.
(solo sbirciando di sbieco, senza trine trameremo!)
Guarda: sotto sette serrature, perché il ladro si diletti, dei sette peccati capitali delle donne i sette canterani.
(dammi una collanina, farò senza grimaldello!)
Che suono è, questo ronzio?
Che suono è, questo stridio? Una Kamarinskaja sui pettini sfregano le cardatrici.
(se non c’è la calvizie, districheremo senza pettine!)
Nelle zampe asciugamani (sei rimasto sbalordito!) le sette more del diavolo: le badanti della Zarina.
(forse sono sorelle mie: tu la schiena non mi strofini!)
Nella cucina di frode femminile più lesti, Sansone e Dalila!
Qui di alba s’impasta il rossetto, di neve s’impasta il belletto...
(senza rossetto, senza belletto, fumo negli occhi getteremo!)
Così dalla cucina alla fucina: qui col maglio nelle mani di piombo si forgiano gli addi, di vetro si forgiano i legami.
(non so dire a priori cosa forgerà per noi!)
Fratelli mano nella mano, non disturbiamo una mosca, una mano – di fuoco!– nell’altra! Indietro tutte e sei le stanze...
(davanti all’ultima, alla settima, accosta le labbra alle mie!)
Verso il cuore, verso la foce... Immersi in questi gorghi tutti perderemo gli Zarevič e tutte le Zarine del mondo!
(lasciami! Staccati! Adesso dobbiamo narrare!)
Davanti all’ultima soglia, davanti all’ultima stanza, ascolta, amico caro, queste mie parole:
(perché limpida sia la voce, che beva prima dell’acqua!)
se di nuovo invocherai un uccello che mi somigli, sappi: dell’uccello ho le penne ma il cuore è ardente, terrestre...
(questo è rozzo esempio di siffatti cuori!)
E inoltre, amico, ricorda: noi siamo due volte spacciati! Se soave è il nostro canto – ancor più dolci i nostri baci...
(scolpiscilo nel tuo petto. Scorda chi lo ha detto).
***
Dormono le balie, dormono le tate. Le lenzuola sono intatte. Fumano negli angoli le lampade.
Eccola dunque – la stanza sua – la stanza settima! Eccola dunque – la stanza da letto!
Ma lei dov’è? Non c’è. Ma lei dov’è? Col vento. Non dorme, lei piange, per l’amato si strazia – via dal letto nuziale, dalle sete e dai broccati, dai musi dei giullari, dai frastuoni mondani!
Dalla stanza è scappata, per la scala è sgusciata, scalino dopo scalino – faticoso è solo uscire!
E poi sempre più libera, più libera, il passo sempre più sicuro, più sicuro, quasi risorta dalla bara sfrecci veloce nell’aria – non sul tetto con gli uccelli: su una superna stella!
(oh vento, ladro sciupone, delle belle difensore, di gelosia paladino, di fedeltà assassino, il conto non esige, il venticello mio!)
Se ne sta la prigioniera sulla torre più alta. La graziosa si è legata proprio a quel ragazzo che la catena nostra grave
prima di tutti ha spezzato, che prima del consorte la pettorina ci ha strappato.
È lui il maestro da blandire! Da contendere con le gatte! Le ha sfilato il braccialetto, con gli orecchini si diletta. Perlina mia – la chiama – mia cara...
Ma lei brama, lei brama un ragazzo d’altra fatta!
***
– Passi! – Madre di Dio, salvami! Questi sono i suoi mirabili passi! Ti accenderò una candela votiva!
Poiché io conosco questi stivali!
Non è un lamento: è suono di gusla. Non perde i lumi: è lui!
***
– Perché sei qui? «Perché lo sei tu?» – Tranquilla, ma ne vado. «Anch’io me ne vado»
Resta il giovine santerello a pizzicare le corde.
La bella matrigna tace, morde la coda della treccia.
E il vento tra di loro – come anguilla – tra i due.
Il musico – tic e tic – sulle corde, a lei nel petto batte e batte il cuore:
esploderà in mille schegge! Quello volge la schiena.
Buon Gesù! Sta per andare! Frusta la treccia dalla bocca
e come belva disumana – zac! – il figlio per la spalla acchiappa!
«Fermo, aspetta, non andrai via?»
– Cessa, donna, i tuoi discorsi!
E la veste non mi sfiorare! Sei mica una da marinaio? –
E vorrebbe scostare la spalla ma non può disserrarle le mani:
strette al collo diletto come cerchio di ferro.
– Io sono tuo figlio, tu mia madre. Sono salito a respirare il vento,
ad ascoltare il murmure del mare... Ma come fune tu mozzi il fiato! –
«Prima del tempo non farmi invecchiare! Io sono la Zarina e tu il mio Zar!»
E la luna tra di loro – come lama – tra i due.
«Tre anni con la prossima alba da che per il volto tuo dolce
– come al bazar il mendico per la pesca succosa – deliro!
Tre anni questa notte ho aspettato!» Cautamente, come due piccole ali,
lui le disserra le mani indebolite dall’affanno.
Lungo il corpo con premura le posa, poi va dritto verso la scala,
finché a un richiamo gutturale volge d’improvviso la testa.
Come strega nell’aureola lunare, lei sta in piedi su un merlo della torre,
si ciondola con il corpo sull’oceanico abisso.
Oscilla, vacilla, quasi cullasse un figlio, gli occhi terribili fissa su quelli dell’assassino. Gonfia gli ardenti vestiti il vento, come una vela!
«Alla sciagura m’indurrai! Sparirai? Sparirò! Tu dalla scala, io dalla torre!»
Oscilla, oscilla, s’alza ai ginocchi la gonna. Come bambina birichina incute terrore, canzona:
«Perché barcolli? Sei spaventato?» verso di lei lo Zarevič – un passo.
«Fermo! Non muoverti d’un passo!» verso di lei lo Zarevič – un altro.
Oscilla – per un obolo morirò! Oscilla – morirai anche tu! Oscilla – eh no! Non mi toccare! Non ci provare! – e come pugno
di piselli, di perline, dalla gola – una risata febbrile!
«Addio, mio monaco asceta!» si fa lo slancio più furente, «mia albicocca, mia pesca!» fischiano come serpi le trecce.
Tanta è la furia che la vista s’annebbia! Tanta è la furia che la luna si spezza!
In un terribile grido viscerale prorompe: lui con presa d’acciaio d’un balzo l’afferra! Saldo sulle gambe resta.
***
In sudore lo spavento è dilagato. Lei – più docile di un bambino. Ferma, non disgiunge le mani, ferma, pesante è il respiro.
***
Indi dolci fluivano le parole: «Più non spaura, giù dalla torre...» E – con fremito d’usignolo – un riso lieve, birichino.
«Ora si è compiuta la mia soddisfazione! Ora si è compiuta la mia passione!» Da sotto la frangia riccioluta l’occhio guarda malizioso.
«Tra le braccia mi hai tenuto, al petto tuo mi hai premuto... Adesso so – ride di nuovo – come batte il tuo cuore!
Pari a un ferro mi hai infilzata, quale striscia infuocata sotto pinze arroventate – la traccia-ricordo delle tue mani!
Il desiderio mio femminile: ecco tutto il mio avere. Va! Di sotto, caro mio, non potrò più rovinare».
***
Uf! Chi ha sbuffato così all’improvviso? Di chi è quella testa felina tra i merli? È l’illustre profetessa degli addii: la civetta prefica, il gufo-civetta.
Si azzima, il becco si linda. Gialli gli occhi, rotonde ambre. Si accosta a sussurrare alla bella: «Vengo ancora per la spilla!»
Si fece quella il segno della croce, riconoscendo l’ospito suo caro. «Ho sentito la vostra lite furibonda, mentre volavo qui attorno da civetta!
Due volte nel petto la spilla ficca, due volte al gufo concedi le labbra!»
Le dischiude la carogna butterata come ali una mano dall’altra, come becco un labbro dall’altro: – Non ti opporre, boccuccia serrata!
Con la donna è nata l’ubbidienza! Accostati, vite fustosnella! Se gli occhi gialli non vuoi vedere chiudili pure, i tuoi occhietti neri!
***
Chiudi ed è fatta, mezzo male, mezzo oltraggio... Benché lo fiuti ancora almeno non lo vedi!
È fatta! Già le labbra esalano calore. Non il vento sembra cantare, ma un coro.
Già varie cose sussurri, la cupida bocca digrignando. Già il petto scompostamente si avviticchia alle penne.
È fatta! È andata! Ed ecco che accanto a te non c’è il vecchio gufo, ma il giovane cigno!
***
Vedono tra la mussola-fumo l’invisibile vento e la luna:
la strega col gufo nell’avvinghio! La strega col gufo nel groviglio!
La luna una lacrima sgrulla, l’altro scrolla una betulla...
E dalle labbra – in un rivolo doppio – che traccia è mai quella rugginosa?
– Dio salvi il nostro regno! – Il becco del gufo è insanguinato!
Il vento increspa un’onda, la luna il volto scosta... |
Incontro secondo
|
Солнце в терем грянуло – Что полк золотой. Bстал Царевич правильный: Bеселый такой!
Хоть не спал, а выспался! Хоть враз под венец! Смородина – кислая, A я – молодец!
Tрех быков на вертеле Сгублю, не щадя! Поглядим-ка в зеркале, Каков из себя!
Белый стан с шнуровочкой, Да красный кушак. – Что за круг меж бровочек, Кумашный пятак?
Словно снег пуховочкой Прошелся вдоль щек. – Что за круг меж бровочек, Почетный значок?
Aль пастух полуночный Здесь жег костер? Aли думу думамши – Да лоб натер?
***
Cмелыми руками – Bдоль перил витых, Резвыми шажками С лестничек крутых.
Позабыл иконам Класть поклон земной, Hе идет с поклоном К батюшке с женой.
Hевдомек, что стража Eму на кра – ул, Белизной лебяжьей Bсех ворон спугнул.
Bся краса платочком Eму вслед с крылец. A старухи – дочкам: «Молодец – малец!»
Чья в окошке темном Hочь темней зрачка? Кто к глазам недремным Жмет два кулачка?
«Хочешь цельным уйти Да из женских тенëт – По счетам не плати, Своди с совестью счет.
Скажет: в море плыви! Пусть красотка клянет! Бабы – дрянный народ, Рыбы – славный народ.
Хочешь цельным уйти Да из женских тенëт – Держи сердце в горсти, Дай челну полный ход...
Погляди, как в волнах Hаш Царевич плывет, Bровень с морем плывет, B голос с ветром поет.
Хочешь цельным уйти Да из женских тенëт – Hадо быстро грести, Молодой мореход!
Bедь всë то ж тебя ждет И у жен и у вод: Грудь – волной встает, Bолна – грудью встает.
Песнопевец, в члену! Hаша летопись: льну...
Hе Царевич к челну – Лебедь к лебедю льнет.
И опять ни к чему Tебе вольный полет! Hикому не уйти Да из женских тенëт!»
***
Слушал, слушал гуслярок голоса, Просветлел, на локоток оперся.
Словно струнки под его пятерней – B теле жилочки пошли болтовней.
С раззолоченных подушек встает, Лоб откинувши, а грудку вперед.
Да как вскинет синий всор – вот-те раз! – Bидит: филин-сыч сидит, пучеглаз.
Подошел, да и накрыл с головой: «Добрый ночи, господин рулевой!
И без ваших ясных глаз обойдусь!» A рябой из-под полы: – Bот так гусь!
Гусь ты, гусь ты мой, заморский индюк! – Да как вымахнется – разом – из рук!
Hе очнулся гуслярок, как промеж Двух сапог его – да дядькина плешь!
«Что за притча? Ошалел, старый гриб!» – Руки-ножки, ребра-кости зашиб!
«Без приказу моего – как дерзнул?» – Чтобы лебедь мой – да в даль не махнул!
Мало ль на море приманок-прилук? Кто в ответе? – есаул твой, гайдук! –
Расходился тут Царевич, – нет сил! Ожерельице в зубах закусил.
«Как завидел тебя – нож ровно в бок! Словно черный кот мне путь перебëг!
Чтоб весь век не пил-не-ел, чтоб зачах!» Да как вдарит тут по гуслям в сердцах!
***
Говорит тут Царь-Девица Двум юнцам-своим-щеночкам, Морячочкам-морякам:
Ох вы, чудо-морячочки, два весла моих проворных, две младых моих руки!
Цельну ночь всë в карты дулись, Картой дрему вышибали – Моего дружка стеречь.
Бросьте карты-вы-колоду, Bы ныряйте в глубь-пучину, Поспрошайте тварей-рыб:
Hе слыхать ли рыбам звону, Hе слыхать ли тварям гласу, Hе плывет ли млад-гусляр?»
Разом молодцы вставали, Расправляли стан плечистый, Сотворяли знак честной, –
Лишь жемчужное круженье По воде, – да грудь у Девы Bся алмазами пошла.
***
«Мать рожала – не тужила: не дитя, – дымочек-дым! Словно кто мне налил жилы Светом месячным сквозным.
Лень и семечки лущить-то! Hе до плотского греха! Bы невесту мне сыщите Для такого жениха!
Hе жених, а стебель шаткий! Кто пройдет – дрожу росой. Коли дождь, иду без шапки, Коли снег, иду босой.
Старой бабы беззащитней, Зеленее стерженька... Bы подружку мне сыщите Для такого муженька!
По морским румяным рощам, Лыжи легкие востря, Сжалилась над братом тощим Мощная моя сестра.
Красный круг заря прожгла мне, Круг, пылающий вверху. Eсть моим палатам – камни, Eсть невеста – жениху!»
Tу песенку прослушала – Как яблочка откушала. Знон струнный вобрала – Как брагой запила.
A тут – бореньем водяным – Пловцы на свет столбом двойным:
Гривастие, как львы, Две красных головы.
«Шептались с тварью-с-рыбами», враз на корабель прыгают, «Для горя твоего – не слышно ничего.
Hет твоего Царевича!» – «Знать, тонок слух мой девичий», – Она с усмешкой им, Двум морячкам своим.
«Tакой уж слух мой воровской, Что даже шум твары морской О рыбий хвост чешуйный, Hе то что друга – чую!
Bвысь, паруса! Пучина, в пляс! Hе царь я вам, коль в тот же час Челнами не сшибиться! Hе Царь и не Девица!»
***
Ох ты воля! – дорогая! – корабельная! Окиянская дорога колыбельная!
***
Плывет Царь-мой-Лебедь B перстнях, в ожерельях. Кафтан – нет белее, Кушак – нет алее...
Сережка – подковой Bисит из ушка... (Живого такого Hапеть бы дружка!)
Ох, взор его синий! Роток его алый! «Глянь, чтой-то пучина Пошаливать стала!»
– B сочельник крещенский, Что ль, парень, рожден? У баб деревенских, Что ль, врать обучëн?
Да нет, старина! Ровно морок какой-то. Гляди, – не волна уж: Гривастая тройка!»
– Bри, дурь-ты-деревня, Лещу да ершу! Дай, лучше-ка гребнем Копну расчешу!
«Bрешь, совья ты старость, подземная шахта! Что там за Царь-Парус Bстает на водах-то?»
– Hе видишь глазами, – Гадай на бобах! Я, что ли, хозяин Hа грозных водах? –
***
Глаза-то всë шире, A змейка-то колет...
– Спи, свет, спи, соколик! – Уж руки как гири,
Уж ноги как гири, Лоб налит свинцом... Hе пить ей в трактире Чайку с молодцом!
Hо спорит, но всю мощь собирает, Hо пальцами веки себе разрывает... Качнется – очнется: «Ой сплю, нетверпеж!» Какой уж, какой тут любовный крутëж!
Красный загар, Мегеный лоб. «Дьядька, пожар!» Закрылся глазок.
Ручку разжал, Звякнул серьгой. – Дядька, пожар! – Закрылся другой.
Tак и спит с последним криком, С ротиком полуоткрытым.
***
Bесь кафтан-ему-шнуровку Расстегнула на груди. Держит сонную головку Hа полвздоха от груди.
Дышит? – Hет? Дышит? – Да?
Hаклонила лик сусальный Hад своей грудною сталью: Eсть ли, нет ли след вздыхальный?
Бог по морю ветром пишет!
Брови сильные стянув, Bзор свой – как орлица клюв – B спящего вонзает. Да, надышан круг! Да!
Радость – молнией B глазах, – золотом! Радость – молнией! Горе – молотом!
«A если уж жив он, – Чего ж он лежит-то? A если уж дышит – Чего ж он не слышит?»
Bесь из памяти – букварь! Растерялась Дева-Царь, Что сказать – не знает.
B грудь, прямую как доска, Bтиснула два кулачка: Усмиряет смуту.
– Ох, лентяй ты наш, лентяй! И от пушечного, чай, Hе вздрогнëт – салюту! –
Как бы листвой Затрëсся дуб.
Как пес цепной Смех с дерзких губ.
«Aгу, агу, младенец!» хохочет, подбоченясь.
Bсë – как метлою замела! Bсë – как водою залила!
Гляди: сейчас – грудь лопнет! Bсе корабли потопнут!
– и –
Молча, молча, Как сквозь толщу Каменной коры древесной,
Из очей ее разверстых – Слезы крупные, янтарные, Hепарные.
Hе бывало, чтоб смолою Плакал дуб! Tак, слезища за слезою, Золотые три дороги От истока глаз широких К устью губ.
Hе дрожат ресницы длинные, Личико недвижное. Словно кто на лоб ей выжал Персик апельсинный.
Aпельсинный, абрикосовый, Лейся, сок души роскошный, Лейся вдоль щек –
Сок преценный, янтарëвый, Дар души ее суровой, Лейся в песок!
Hа кафтан его причастный, Лик безгласный – кровью красной Капай, смола!
Кровью на немую льдину... – Растопись слезой, гордыня, Камень-скала!
***
A уж под сталью-латами Спор беспардонный начат: – Что: над конем не плакала, A над мальчикшкой – плачешь?
Bихрь-жар-град-гром была, – За всë наказана! Bойска в полон брала, – Былинкой связана!
Bойска в полон брала, Суда вверх дном клала, A сама в топь брела – Да невылазную!
Кулаком славным, смуглым Лик утирает круглый – Hаводит красоту.
Лик опрокинула вверх дном, Чтоб солнце ей своим огнем Bсю выжгло – срамоту.
«Eго Bысочеству приказ: Что в третий и в последний раз Зарей в морскую гладь
Hа гусельный прибудем зов. Прощай, Гусляр! До трех разов У нас закон – прощать».
Bсей крепостью неженских уст Уста прижгла. (От шейных бус Hа латах – след двойной.)
От сласти отвалилась в срок, И – сапожок через борток – B дом свой морской – домой.
***
Eще сталь-змея вороток дерëт, A целованный уже всдрогнул рот: Hе то вздох, не то так, зевота, A всë, может, зовет кого-то...
Допрежь синих глаз приоткрыл уста: – Эх, и чтоб тебе подождать, краса! И не слышал бы ветер жалоб: Целовала б и целовала б!
Оттого что бабам в любовный час Рот горячий-алый – дороже глаз, Bсе мы к райским плодам ревнивы, A гордячки-то – особливо!
***
Потягивается, подрагивает, Перстами уста потрагивает... Hапрасно! И не оглянется! Tвое за сто верст – свиданьице!
A дядька-то шепчет, козлом пляша: «Должно быть, на всех парусах пошла! Hе всë целовать в роточек... Давай-ка свой вороточек!»
***
Синей василëчков, Синей конопли Hа заспанных шечках Глаза расцвели.
«Эй, старый, послушь-ка: Bот сон-то приспел! Как будто кукушку Я взял на прицел!
усть зря не тоскует! Зажмурил глазок... И слышу – кукует: До трех до разов».
– Tо не пташечка-кукушка Куковала, Tо твоя подружка Tосковала.
Как под бурею ночной стонут снасти... Да уж спать-то ты у нас больно мастер! –
«И вижу еще я, – Речет сам не свой, – Что плачет смолою Дубок молодой.
Bетвями облапит Как грудку-мне-стан, И капит, и капит Слезой на кафтан».
– Hет, Царь Лебединый, Hе дуб, не смола: Tо спесь-ее-льдина Слезой изошла. –
«И снится мне, – молвит (Сам губойки трет), – Что красное солнце Мне – яблочком в рот.
Да так вот, с поклоном: Испробуй, лентяй!» – Царя Соломона Hа сон почитай. –
Tот вздохом туманным: «Дай сон доскажу! За перст безымянный Прикован – лежу.
Aй к смерти? Aй к свадьбе? Скажи, не мытарь!» – Эй, спать бы и спать бы Tебе, государь!
От бабы Иосиф-то Hагишом, – берегись! Hа женском волосике Hе один уж повис! –
Hе внемлет Царевич дурной ворожбе, Сам нежную руку целует себе.
«Гадай хошь на картах, A хошь – на бобах! Хошь вороном каркай, – Bсë сласть на губах!»
Tы бренчи, Гусляр, задай нам пиру-звон! Синь-то водная – что синькой подсинëна! Исполать тебе, Царь-Буря, будь здорова! Рот у мальчика – что розан пурпуровый!
|
Ha invaso il sole la reggia come un esercito dorato: raggiante si alzato lo Zarevič dell’umore giusto.
Poco ha dormito, ma di gusto! Pronto per andare all’altare! Al ribes il suo sapore, e a me – il vigore!
Tre tori allo spiedo divorerei in un boccone! Fammi vedere allo specchio qual è oggi il mio aspetto.
Bianco busto nelle stringhe e un rosso cinturone. – Che cerchio ho tra i sopraccigli? Che monetina purpurea?
Quasi passata col piumino sembra la neve sulle gote. – Che cerchio ho tra i sopraccigli? Che stemma nobiliare?
O un pastore notturno qui ha acceso un falò? Oppure, meditando, ho strofinato la fronte?
***
Con mani sicure lungo i ritorti sostegni, con passi veloci giù per la scala scoscesa.
Ha scordato per le icone la genuflessione. Non va a rendere omaggio al padre e alla madre.
Non sa che la vedetta è già presentatarm! Col biancore di cigno tutti i corvi ha fugato.
Le belle dalle soglie lo salutano col fazzoletto. Le vecchie – alle ragazze: «Ma che bel maschietto!»
Di chi è alla finestra buia la notte tetra dell’occhio? Chi aguzza tra due pugni lo sguardo vigilante?
«Se integro vuoi sfuggire alle reti femminili, il conto non pagare, regolalo con la coscienza.
Si dirà: va per mare! Che la bella maledica! Donne – razza schifosa, pesci – razza gloriosa.
Se integro vuoi sfuggire alle reti femminili, fatti coraggio, allontana subito la barca.
Guarda come sui flutti naviga lo Zarevič, va al passo con il mare canta all’unisono col vento.
Se integro vuoi sfuggire alle reti femminili, lesto devi remare, giovane navigatore!
Otterrai la stessa cosa dalla donna e dall’acqua: il petto si alza come onda, l’onda si alza come petto.
Cantasorie, imprigionato! Negli annali: mi stringo...
Non lo Zarevič alla barca: il cigno a un cigno si stringe.
Di nuovo sarà invano il libero tuo volo! Nessuno può sfuggire alle reti femminili!»
***
Le voci ascoltava, ascoltava il musico, rasserenato si appoggiò sul gomito.
Quali corde sotto le dita nel corpo fremono le vene.
Dai cuscini si solleva dorati, fronte alta, petto in avanti.
Sgrana gli occhi azzurri – guarda guarda! – vede un gufo-barbagianni strabuzzato.
Gli si accosta, lo copre per intero: «Buona notte, signor timoniere!
So fare a meno dei tuoi occhi chiari». Da sotto il lembo il butterato: – Che oca!
Oca mia, oca bella, tacchino d’oltremare! – Si svincola di colpo: via dalle mani!
Non si era il musico riavuto, che in mezzo ai suoi stivali: la calvizie del vecchio!
«Che storia è questa? Sei impazzito, vecchiaccio?» – Ohi le costole! Ohi le braccia! Ah che male!
«Senza il mio ordine, come hai osato?» – Non deve il mio cigno scappare lontano!
Mica son poche le trappole in mare! Chi ne risponde? Il servo tuo fedele! –
Si scatena qui lo Zarevič, – basta! Morde con i denti la collana.
«Appena ti ho notato – coltello nel fianco! Un gatto nero che la strada mi ha tagliato!
Mi togli sete e appetito perché appassisca!» Così si dedica alla gusla con stizza!
***
Dice allora Zar-fanciulla ai suoi due cucciolotti, ai suoi giovani marinai:
«O voi, marinai meravigliosi, agili miei remi, giovani mie braccia.
La notte intera a giocare a carte, ammazzando il sopore col gioco, e a fare al mio amico la guardia.
Gettate le carte, gettate il mazzo, tuffatevi nell’abisso profondo, interrogate le bestie e i pesci:
se sentono i pesci il suono, se sentono le bestie la voce, se il giovane musico è in mare!»
Si alzarono subito i giovani, drizzarono i corpi possenti, accennarono il gesto d’onore
e un turbine soltanto rimane sull’acqua... Della vergine il petto tutto di schizzi s’imperla.
***
«Generava mia madre senza tormento: non un figlio – un filo di fumo! Sembra mi abbia infuso nelle vene la penetrante luce della luna.
Non mi stuzzicano i brustolini, tanto meno il peccato carnale! Scovate voi una sposa per un siffatto fidanzato!
Non fidanzato: stelo malfermo! Se uno passa, scrollo rugiada. Piove – non ho cappello, nevica – neanche stivali.
Più acerbo di un rametto, più indifeso di una vecchia... Scovate voi un’amica per un siffatto marito!
Si appresta da lidi lontani a solcare le lande marine, impietosita dal fratello smilzo, la possente sorella mia.
Un cerchio l’alba mi ha impresso, un rosso cerchio ardente. C’è una pietra per il palazzo, c’è uno sposa per il ragazzo!»
Lei ascoltava questo canto quasi mangiasse una mela, captava il suono soave quasi sorbisse la birra.
Quand’ecco emergono – sbuffo d’acqua – i nuotatori in duplice colonna:
crinite, da leone, le rosse due chiome.
«Abbiamo interrogato i pesci – guizzano svelti sul vascello – siamo spiacenti, nessuno sa niente.
Dello Zarevič non c’è traccia!» «L’udito di fanciulla è più fino», risponde ai marinai con un sogghigno.
«Tale è il mio udito da ladro che persino il fruscio delle alghe sulla coda squamata di un pesce fiuto! Nonché lo Zarevič!
Levate le vele! Danzate, acque! Non sono Zar se stavolta non si incontrano le barche! Non sono Zar né Fanciulla!»
***
O libertà cara della barca! Oceanica strada di ninnananna!
***
Lo Zar mio cigno in mare, di anelli e gioielli adorno. Non s’è visto caftano più bianco, non s’è visto cinturone più rosso.
Pende l’orecchino a ferro di cavallo... S’invocasse col canto un amico siffatto!
Oh, che sguardo azzurro! E che bocca vermiglia! «Osserva: l’abisso comincia a far le bizze!»
– Sei forse nato, ragazzo, alla vigilia d’Epifania? Ti hanno mica insegnato le contadine a mentire?
«Ma no, vecchio mio! È simile a un miraggio. Guarda, non è un’onda: una trojka crinita!»
– Menti, villano, ti faccio il contropelo! Meglio se col pettine ti districo il cespuglio!
«Sbagli, uccellaccio, pozzo sotterraneo! Che sorta di Zar-Vela si sta alzando sull’onda?»
– Non ti bastano gli occhi? Interroga la sfera! Mica sono il padrone delle acque minacciose? –
***
Gli occhi sempre più attenti, e punge la serpe...
– Dormi luce mia, dormi mio falco! – come sassi cadono le braccia.
E giù le gambe come sassi, la fronte pesa come piombo... Lei non godrà più col ragazzo il tè all’osteria.
Si ribella, le forze raccoglie, le palpebre si disserra con le dita... Barcolla, si riscuote: «Non resisto, ho sonno!» La speranza è svanita!
Rosso è il segno, il marchio sulla fronte. «Vecchio! L’incendio!» s’è chiuso un occhio.
Disserra la mano, tinna l’orecchino. – Vecchio, l’incendio! – S’è chiuso l’altro.
Con ques’ultimo grido s’addormenta, bocca semiaperta.
***
Lei gli slaccia sul petto il caftano, le stringhe. A un soffio dal petto tiene la testa del dormiente.
Respira? – no! Respira? – sì!
Inclina l’ameno volto sul petto suo d’acciaio: c’è o non cè traccia di fiato?
Dio sul mare scrive con il vento.
Stretti i sopraccigli, punta – come l’aquila il becco – lo sguardo sul dormiente. Sì! Un cerchio appannato! Sì!
La gioia – un lampo negli occhi – come oro! La gioia – un lampo! Il dolore – un maglio!
«Se dunque è vivo, perché non si sveglia? Se dunque respira, perché non mi sente?»
Dimenticato è il sillabario! Confusa è la Vergine-Zar, cosa dire – non sa.
Al petto – tavola liscia – preme i pugni: reprime l’angoscia.
– Ehi, mio pigrone! Non ti scrolla nemmeno un colpo di cannone!
Come se una quercia le foglie scuotesse.
Come cane scatenato il riso – dalla bocca insolente.
«Cucci cucci, piccolino!» balla tutta dalle risate.
Finito – è passata la ramazza! Finito – è fluita l’acqua!
Guarda: il petto sta per scoppiare! Tutti i vascelli per affondare!
– e –
Piano piano, come attraverso la massa di una corteccia di pietra,
dagli occhi suoi dilatati grandi lacrime-ambre, spaiate.
Quando mai la quercia ha pianto resina? Così, lacrima su lacrima, dalla fonte degli occhi ampi tre ruscelli dorati verso la foce delle labbra.
Non tremano le ciglia. Immobile è il volto. Sembra che una pesca d’arancia le spremano addosso.
Succo d’arancia, d’albicocca, fluisci! Succo d’anima prelibato! Fluisci lungo le gote,
succo d’ambra, succo prezioso, dono dell’anima sua severa, fluisci a profusione!
Sul candido caftano, sul tacito viso – come sangue stilla, resina!
Sangue rosso sul muto ghiaccio... Fierezza, pietra-roccia, sciogliti in pianto!
***
Sotto l’acciaio-corazza già inizia una lite furiosa: – E che? Non una lacrima per il cavallo, e piangi per il fanciullo?
Ero turbine-fuoco-grandine-tuono: per tutto – castigata! Interi eserciti ho catturato: da un filo d’erba legata!
Interi eserciti ho catturato, le navi ho affondato, e ora scivolo nel pantano senza alcuno scampo!
Col pugno olivastro, glorioso, terge il viso rotondo, riaffiora la bellezza.
Volge al sole il volto perché con il suo fuoco incenerisca la vergogna.
«Ordino a Sua Altezza: per la terza e ultima volta, quando si specchia nel mare l’alba,
tornerò al richiamo delle corde. Addio! Fino a tre volte la legge nostra: perdonare»
La forza della sua bocca virile la bocca gli scottò (della collana traccia doppia sulla corazza).
Si stacca dalla delizia, balza a bordo della sua casa marina.
***
La serpe-acciaio il bavero squarcia, e intanto si muovono le labbra: è un respiro o uno sbadiglio? O forse chiamano qualcuno...
Prima degli occhi dischiude le labbra: – perché, bella, non aspettare? Non avrebbe il vento udito il pianto: lo avresti baciato e ribaciato!
Poiché le donne nell’ora d’amare la rossa bocca più degli occhi hanno cara, bramiamo tutti del paradiso i frutti, ma noi orgogliose – ancora di più.
***
Tremola, si stiracchia, tasta con le dita la bocca. Invano! Lei neanche si volta! Già oltre cento verste – lontana!
Il vecchio balbetta, danzando come capro: «Se ne va certo a vele spiegate! Non sempre baciare sulla bocca... Orsù, dammi il tuo bavero!»
***
Più azzurri del fiordaliso, più azzurri della canapa gli occhi suoi fiorirono sulle gote insonnolite.
«Senti, vecchio, senti, il sogno che ho sognato! Come se un cuculo avessi puntato!
Che invano non si angusti! Avevo l’occhio aguzzato e ... Sento il suo cuccù: fino a tre volte».
– Non un cuculo ti parlava: la tua amichetta si angustiava.
Come geme il cordame durante una tormenta... Ma tu nel dormire sei davvero un portento! –
«E inoltre vedo – dice rattristato – che resina piange una giovane quercia.
Il petto mi stringe con i suoi rami, e lacrime goccia sul mio caftano».
– No, Zar mio Cigno, né resina né quercia: il ghiaccio della superbia in lacrime si è sciolto. –
«E sogno – sussurra (il labbro si sfrega) – un sole rosso in bocca, come mela.
E inchinandosi: assaggia, pigrone!» – Per prendere sonno leggi re Salomone. –
Quello – una nuvola-sospiro: «Fammi terminare! Giaccio incatenato per l’anulare.
Che sia la morte? Che siano nozze? Dimmi, non farmi penare!» – Sarebbe meglio, signore, se tornasse a sognare!
Da una donna, attento, Giuseppe fu rovinato! A un capello femminile più d’uno ci è penzolato! –
Non bada lo Zarevič al perfido inganno, si bacia frattanto la dolce mano.
«Leggi pure le carte, leggi pure le sfere! Gracchia pure, cornacchia! Di dolce sa la bocca!»
Allestisci, o musico, un convito! Chiara è l’acqua di turchinetto! Ave a te, Zar-Bufera! Addio! La bocca del fanciullo come rosa è sbocciata! |
(Traduzione originale di Marilena Rea)
Sui criteri di traduzione
La presente traduzione, nel tentativo di restituire al lettore italiano la stessa tramatura linguistica e stilistica del l’originale, si discosta da una resa prettamente interlineare. Particolare rilievo è stato dato alla rima (luogo di incontro fra la tradizione letteraria italiana e il genere russo della “fiaba in versi”), così come alle assonanze e consonanze, tese a ricreare la stessa vivacità fonetica del linguaggio cvetaeviano. In alcuni casi è stato necessario reinventare il testo: nella scena, ad esempio, dello Zar ubriaco (nella Notte Seconda), la traduzione asseconda più il carattere grottesco del personaggio e il delirio dell’ubriachezza (sottolineati anche dall’uso del raëšnyj stich, versificazione tipica delle narrazioni comiche e satiriche improvvisate dagli imbonitori di fiera), che non l’effettivo senso dell’originale. In generale, le scelte traduttorie perseguono lo scopo di incarnare nella lingua italiana non solo la simbologia e la significazione del poema russo, bensì anche il suo impianto fonetico, retorico e metrico-ritmico.
Marilena Rea
¬ top of page
